– Максим, ходили слухи, что у вашей матери был роман с министром культуры БССР…

– Ха-ха-ха! Не знаю, по-моему, это народное мифотворчество. Может быть, она была достойна более высокого романа, чем с министром культуры. К сожалению, насколько я знаю, у них не было даже хороших отношений. Об этом свидетельствует в том числе и ее вынужденный уход из театра.

– А почему Светлана Данилюк сама ушла из Белорусского театра оперы и балета? Все-таки 1986 год, заря перестройки, да и она народная артистка СССР.

– Никто не плюет в нефтяные скважины. Наоборот, их разрабатывают, потому что они приносят деньги! Если бы подобный подход имел место и в сфере культуры, думаю, наверное, многое могло бы быть по-другому. В том числе и в ее судьбе.

Например, будучи в театре, мама не была свободна в своих гастрольных планах. Даже если не была занята в постановках, все равно на любой выезд должна была получать разрешение администрации. Однажды ее пригласили в Югославию на спектакли, которые, кстати, к тому времени уже были сняты с ее репертуара – «Кармен», «Борис Годунов» и «Трубадур». Естественно, ей это было интересно, и она начала готовиться. Неожиданно раздался звонок (это случилось в моем присутствии), и ей сообщили, что она должна ехать куда-то совсем в другое место – кажется, в Таллинн на Дни белорусско-эстонской дружбы. У меня до сих пор осталось в памяти, как после этого разговора повисло тяжелое молчание и у мамы на глазах выступили слезы… И, наверное, это был не единичный случай. В общем, на каком-то этапе она перестала себя чувствовать востребованной и нужной в театре. Естественно, она не могла принять это просто как данность. А запретительная политика насчет гастролей просто ускорила развязку.

– Оппоненты говорили, что у Светланы Данилюк был очень сложный характер…

– Я сказал бы так: она просто была несистемным человеком. Мама рассказывала, как при первом знакомстве с очередным новоприбывшим директором театра она сразу шутливо предупреждала: «Учтите, я – кошка, которая гуляет сама по себе!» В каком-то смысле это и было ее кредо. Звучит здорово, но за эту роскошь надо платить, и здесь не спасает, увы, даже высокое положение. Не знаю, может быть, она считала, что достаточно просто быть мастером своего дела. Да и роль личности в истории тоже никто не отменял: интерес Петра Машерова к опере автоматически решал многие вопросы. Точнее, их просто не возникало. Он посещал все премьеры, лично общался с артистами и вникал во все вопросы. Так уж получилось, что на его время и пришелся как раз взлет маминой карьеры.

– Симпатия Светланы Филипповны к Машерову распространялась и на других политиков?

– К политике она относилась личностно и пристрастно, по-женски. Не на уровне логических доводов и аргументов. Ей импонировал Горбачев, ей нравилось начало перестройки, воздух свободы, советскую атмосферу она во многом воспринимала как давление, прессинг. Ельцин, наоборот, не импонировал – соответственно, не нравились его действия.

– Вернемся к ее уходу из театра. Почему Светлана Филипповна не боролась за себя уже после смерти Машерова?

– Она могла бороться за других и делала это. Например, настояла на приглашении в Минск будущей оперной звезды Марии Гулегиной. Она могла полемизировать на заседаниях жюри конкурса Глинки с признанным мэтром оперного олимпа – Ириной Архиповой. Да так, что та, прощаясь, говорила ей полушутя-полусерьезно: дескать, ты строптива, хотя и такие люди тоже нужны. Кстати, это был как раз тот конкурс, в котором участвовал Дмитрий Хворостовский. У меня сохранился буклет с того конкурса. Там много комментариев, написанных ею на полях по поводу выступлений конкурсантов: где-то резких, саркастичных, где-то – грустных. На страничке Хворостовского от руки написано: «Очень хороший баритон. Дыхание – нечеловеческое. Красивый тембр, хотя немного металла в голосе не помешало бы. І премия». Хворостовский победил, и его карьера пошла вверх. Что же касается себя самой, то, я сказал бы, она была непредприимчивым человеком.

– Разве работа в Белгосфилармонии, куда Данилюк ушла из театра, воспринималась как ссылка?

– Я не сказал бы. Работа в филармонии на тот момент была неплохим выходом. Мама стала, так сказать, сама себе режиссером, и у нее началась довольно бурная концертная деятельность по всему бывшему Союзу и за его пределами. Уже потом, с распадом СССР, география концертов стала постепенно сужаться, и в последние годы жизни мама иронично именовала себя сельской учительницей. Но эта работа была для нее чем-то сродни служению. Как она говорила: когда я выхожу на сцену музыкальной школы какого-нибудь райцентра, то кто знает: может быть, в зале сидит маленький Моцарт и именно эта встреча пробудит его. Значит, нужно ехать туда и выходить на эту сцену.

– Возможность уехать за границу не рассматривалась?

– Нет. На эту тему Элеонора Езерская как-то написала: родись Светлана Данилюк хотя бы десятилетием позже, все вопросы были бы решены просто отъездом на Запад. В советское же время эмиграция означала, что ты полностью менял свою жизнь и жизнь своей семьи, что было в принципе немыслимо для мамы. А после распада СССР было уже поздно начинать все сначала.

– В советские годы Светлана Филипповна стажировалась в миланском театре «Ла Скала». Почему ей не удалось сделать такую международную карьеру, как Галине Вишневской или Ирине Архиповой?

– Карьера – это все-таки сочетание разных факторов. И голос, и артистическое дарование – это, увы, зачастую не единственное, из чего она складывается. Например, в ее итальянских дневниках я наткнулся на такую фразу: «Главное препятствие – мой характер и неумение держать знакомство с нужными людьми». Дальше она вспоминает свой разговор в поезде с Тамарой Синявской, солисткой московского Большого и женой Муслима Магомаева, когда они вместе ехали в Верону. Синявская много говорила ей о ее недостатках. Наверное, наука пошла не впрок! (Смеется.) Я думаю, что где-то в глубине души мировая карьера не было ее основным желанием. Она хотела петь. Ей многое удалось спеть. Каким-то ее мечтам, каким-то женским образам, которые ей хотелось воплотить на сцене – например, Антигона, Медея, Золушка и, наверное, еще какие-то другие – не удалось сбыться. Но она прожила на сцене, по ее же признанию, удивительнейшие моменты счастья, в сравнении с которыми мировая карьера все-таки нечто более внешнее и поверхностное. Мама говорила как-то, вспоминая опыт исполнения «Реквиема» Верди: «Петь эту музыку – уже наслаждение, а за это ведь еще платят деньги!»

– Вы упомянулиЭлеонору Езерскую, которая называла Светлану Данилюк своей подругой…

– Мне кажется, что с Езерской они скорее были хорошими приятельницами. Мама с некоторой иронией относилась к Элеоноре – к ее стилю жизни, к манерам, к ее музыкальной критике (ей хотелось не комплиментов, а глубокого и серьезного разбора). Но при этом отдавала ей должное и считала ее честным и порядочным человеком, который не делает гадостей, что по маминой шкале ценностей было уже немало.

– Не могу не спросить о вашем отце. Говорили, что он и Светлана Филипповна развелись?

– Да, это так. Мой отец, Виктор Федосеев, в советское время работал в институте, который занимался проектированием электростанций. Позднее стал довольно крупным чиновником.

Говорят, что в семейных отношениях один человек – это планета, другой – ее спутник. Очень редко встречается такая гармония, что сосуществуют две равноправные планеты. Мама была не тем человеком, который мог быть спутником. Папа тоже. Когда началась перестройка, те устои, которые казались незыблемыми, пошатнулись. Произошел момент проверки: есть ли у вас на самом деле что-то общее и более глубокое, чем обстоятельства. В какой-то момент близости между ними не стало. Возможно, неудовлетворенность жизнью спроецировалась на отношения.

Инициатором была мама. Она решила, что так ей будет лучше. А что касается вашего первого вопроса, то романов не было ни до развода, ни после. Она была красивой, обаятельной женщиной, но не из тех, которые крутят романы. Скорее, однолюбом.

– Как ваша мать вышла из этого кризиса?

– Он подтолкнул ее к изучению философии, мистики, она вообще увлеклась Востоком. Отчасти благодаря маме интерес к Востоку возник и у меня. Я заинтересовался буддизмом, долгое время ездил в Индию.

– Что привело вас в Индию?

– Я получил образование в сфере искусства (режиссер документального кино), но жизнь сложилась так, что я ушел в бизнес. И долгое время чувствовал себя летчиком, который перестал летать. Он погружен в свои земные дела и вдруг поднимает голову и видит летящий в небе самолет. И тут все заботы отходят на другой план, победы и поражения кажутся одинаково мелкими, а мысль о самолетах – ранит. Так, наверное, духовные поиски стали своеобразной компенсацией, сублимацией творчества.

– Езерская писала, что вашу маму погубил холецистит.

– У мамы была медикофобия. Как народная артистка СССР она была прикреплена к лечкомиссии. Но все время занималась самолечением, в том числе пищевыми добавками. К врачу мы смогли обратиться только тогда, когда мама стала плохо передвигаться. Потом выяснилось, что это был действительно холецистит…

– После смерти матери вы часто ходите в театр?

– Не так часто, как раньше. Сравнение не в пользу современного театра. Увы, но клиповое мышление теперь доминирует повсюду. Что у нас, что в Америке. Только там больше возможностей.

– Вы были за океаном?

– Я два раза ездил в Америку и был на постановках «Метрополитен-опера». Это в Москве много причин почувствовать себя человеком третьего сорта. А в Америке в этом плане настоящий социализм. Обычный билет в «Метрополитен» может стоить и 400 долларов. Но на каждую постановку продается 150 недорогих билетов (по цене от 25 до 35 долларов). Раньше люди брали с собой книжки и занимали места в очереди. Теперь эти билеты, по которым можно сидеть в партере, продаются в интернете. На билеты на бродвейские постановки, например, скидок нет (они стоят примерно 80–100 долларов). Это индустрия развлечений. А «Метрополитен» – индустрия образования.

Конечно, там происходят комичные случаи. Например, в партии Ленского (опера «Евгений Онегин») выходит аргентинский тенор и на сцене начинаются латиноамериканские страсти. В зале, где много русской публики, прокатывается смешок. Конечно, аргентинец совершенно не представляет, как выглядел русский барин ХІХ века. Другой раз я ходил на «Богему». Во втором акте действие происходит на парижской улице. Когда открылся занавес, люди зааплодировали: на сцене построили настоящий Париж.

– Кстати, в «Метропо-литен» выступала наша Оксана Волкова…

– Да, я видел ее в «Риголетто».

– И как ваши впечатления? Волкова готова стать наследницей Светланы Данилюк?

– У нее прекрасный голос и внешние данные, но в Нью-Йорке она показалась мне немного зажатой. Если честно, она больше понравилась мне в Минске, в «Пиковой даме». Что касается наследницы… Когда-то мои друзья, далекие от искусства, приходили на выступление мамы. Они рассказывали, что чувствовали исходящий от нее магнетизм. Как будто бы в какой-то момент певица «брала зал» и держала его. Поэтому мне кажется, что место наследницы Светланы Данилюк пока вакантно.

Максим ПЛОТНИКОВ.

Досье «Народной Воли»

Светлана Данилюк – белорусская оперная певица (меццо-сопрано). Народная артистка СССР (1977).

Родилась 25 сентября 1939 года в Киеве. Девочку растила одна мать, которая работала уборщицей на местном резиновом заводе. Отец был мобилизован в армию сразу после ее рождения, а в 1941 году погиб на фронте. Закончив семилетнюю школу, поступила в Киевский кинотехникум на отделение оборудования и эксплуатации киноустановок, где выступала в самодеятельности. Не зная нотной грамоты, но обладая прекрасным голосом, поступила в Киевскую консерваторию, которую закончила в 1963 году по классу народной артистки СССР Зои Гайдай. Солистка Пермского театра оперы и балета имени П.Чайковского (1963–1966). С 1966 года – солистка Белорусского театра оперы и балета. С 1986 года – Белорусской филармонии. В 1973 году стажировалась в театре «Ла Скала» (Милан). Выступала с гастролями в Болгарии, Венгрии, Польше и Франции. Умерла 8 августа 2003 года. Похоронена в Минске на Восточном кладбище.